Которое тысячелетье
Мужчины воюют друг с другом,
Рождаются, снова воюют,
А женщина Бога качает.
А женщина шлепает Бога
И кормит его чем придется,
Не ведая даже, Кто грудь ей
Поранил молочным зубком.
И дела ей нет до придурков,
Увешанных глупым железом.
Бог с ними. Не тронули б крышу,
Вербовщику грош припасен.
Но косят людей и деревья
Летящие ржавые гвозди,
И падает ослик последний
В тени пирамиды пустой.

* * *
Сказал астроном, что взошла звезда,
Что умер Пан и родился Младенец.
Священник обозвал евреем мя,
Я кличку взял как орден "За улыбку".
Я шел, смеясь, по городу церквей
И трусов, по заржавленному миру,
Где задницы расхватывают стулья,
От опоздавших спрятавши глаза.
Я всем смеялся, стиснув кулаки -
Мне было не до слез, когда я понял:
Две тысячи смеялись надо мной.
И ничего у них не получилось.

СЧИТАЛОЧКА

Считают шоферы, что люди - шоферы,
Монахи - монахов считают людьми,
Астроном считает далекие звезды,
А двоечник Коля - количество "пар".

Арбузы и деньги считаются в кепках,
Причастным к А. эСу считается всяк.
Никто не считает, что он Президента
Себе выбирал. (Тот считает не так).

Я счетные палочки сделаю дочке,
Мы будем считать до упаду людей,
Что только вчера посчиталися с нами,
И только сегодня забыли весь счет.

* * *
А написать - как потерять,
А не напишешь - как своруешь,
И целый день без выходных
Проводят гении в работе.
Субботу Божию не чтить
Им позволительно, поскольку
Их целый век - короткий век,
Им нет земли, земля им небо.
Им не по вере - по делам,
Такая несомненна вера.
Их уважаю как святых -
Спасаться некогда им было.

* * *
Сад в октябре - графический этюд,
А черный грач по саду как художник
Проходит, собираясь в дальний путь
За красками - грач недоволен садом.
В его походке чувствую укор
Другому рисовальщику. "Как голо
Сегодня", - птица важная бубнит
И в очередь встает как будто к югу.
Я также, как и ты, всегда гоним
И пристаю к Создателю с поправкой,
И с новым видом отношений с ним...
103-й сон - по воздуху шагаю.

ПЕРЕВОДЯ С ВЕНГЕРСКОГО

С погружением в воду
Становишься легче и проще,
С погруженьем в земные проблемы
Уменьшается знание жизни...
В переводах подстрочных
Поэтов забытых столетий
Вдруг себя начинаешь искать
И находишь, и это нормально.
Я монах, я и воин,
Я знаю латынь и венгерский,
Преимущества сабли кривой
Перед старым мечом.
Я слагаю стихи
По-венгерски на "школьной" латыни,
Пряча свитки под панцирь,
Который под рясой ношу.
Я убитый лежу
Где-то между Эгером и Будой,
Я в Коломне живу
И пишу о венгерской войне.
Вижу серп под крестом,
Я для русских монахов - неверный.
Снова меряю панцирь
И целиться снова учусь.

* * *
Я верю, просто верю как могу,
Что очень скоро кончится война
И на Земле, и в Космосе - везде,
А черным будет только шоколад
Да чернозем под белым колоском.
И в каждый храм, не только в Вифлеем,
Прийдут и Сим, и Хам, и Иафет.
И светлый ветер сдует темноту
Неверных букв. Страницы полетят
И крылья сложат на столе Поэта,
Пришедшего продолжить разговор.
И больше будет слушающих притчу...

СВЕТ ИЗ БАРСЕЛОНЫ

Монастырь "Саграда Фамилиа",
Две Балерии: та - монахиня,
Настоятельница на покое,
Ну а наша - Валерия, Лера.
Органист монастырский в отпуске,
Лера села, сыграла Баха.
Ей сначала хотелось просто
Поиграть и себя послушать.
Только "просто" не получилось -
Богоматерь свою молитву
О своем, о едином Сыне
В фа-диез Прелюдии слышит.
Тонкий луч с деревянного лика,
А второй - через голову к пальцам,
Говорят молодые женщины
Светом, музыкой, снова светом.
Две Балерии распрощалися,
Лера едет с рассказом радостным.
А отец Илья на Рождественке
Ей сказал: "Согрешила, доченька"...

ПЕСНЯ ПО УБИТЫМ ЕЛКАМ

Рваный занавес храма спишут
На небрежность слуги и ветхость.
Голос, что прозвучит необычно -
На болезнь, и напишут рецепт.
И пойдут выбирать подарки
Мимо трупов убитых елок,
Да под стон засохших смоковниц,
Что не слышен за звоном монет.
Так и я принимал бездарно
Новорожденный грех за святость,
И декабрьский снежок в меня
Бил последнею пулей года.
Я стою с топором под Луной -
Вечным блеском зрачка Адама.
Лес в дожде, как в слезах, дрожит:
"Брось топор, осталось пять дней".

* * *
Огонь и дождь - слиянье сред -
Очистят и согреют воздух,
Наш воздух, сотканный из душ
Ушедших, понятых, любимых.
Ночь, тучи, неуклюжий жест
Огонь легко уничтожают,
Но долго гаснут письмена
На бархатных - в золе - страницах.
И то - послания других,
Тех, ставших воздухом живущим,
И дождь прилежно правит стиль,
А мы прочесть еще не можем.
Но под огнем горят дрова,
Поют и пишутся молитвы
Ему, единому для всех,
И так любимому различно.

* * *
Поэт - он как монах в миру
Живет духовным подаяньем.
Он для никчемности - никчемность
И будит жалость у друзей.
Он много пьет и много любит,
Но вечно трезво-нелюбимый,
Его удел - вселенский разум
Через себя пускать как ток.
Он записная книжка Бога,
Он сам, как Бог до сотворенья,
Творит из крошечного чудо
И удивляется тому.
И часто срубленный поспешно,
Свое земное губит тело,
Чтоб тонкой строчкой промелькнуть,
Как паутинкой освещенной.

ВАСЯ И ХРИСТОС

У Васи родилась дочка - маленькая такая, глазенки темно-синие, личико сморщенное, а головка уже волосатенькая... - ну точно, папкин портрет. Прошло месяца два, жена и говорит:
- Надо бы дочку окрестить. Я уже и рубашку приготовила, и крестик серебряный, и крестных подобрала. Сходи-ка в церковь, что поближе, и узнай, когда лучше прийти, ну и чего там батюшке за труды причитается, тоже выясни.
А Вася мой не то чтобы атеистом был - в Бога он верил, хоть и не регулярно - но не нравились ему служители культа. Просто не нравились, без всякой идеологии и новых веяний. Но раз уже такая подготовка серьезная проведена, делать нечего, пошел.
Пришел он в церковь, свечечку к ближайшей иконе поставил, дождался конца службы и к батюшке - так мол и так, дочка родилась, окрестить бы. А батюшка ему и отвечает:
- Ну что ж, дочка - дело хорошее и таинство крещения - также, поелику от Господа нашего. Только, - и очи со вздохом благолепным кверху поднял, - таинство сие теперича 120 рублей стоит и вскорости подорожать должно. Так что лучше поторопитесь, чада мои. Как говорится, кто рано встает...
Дальше Вася помнил, а потому не стал утруждать духовное лицо и домой отправился не попрощавшись.
Идет и думает: "И где мне, Господи, человеку неимущему, столько денег достать? Ведь и продать-то нечего..." Поворачивает за угол, а навстречу человек в длинной одежде: вроде бы священник, только странный какой-то - глаза больно добрые и подойти хочется. Взял он Васю за руку и спрашивает:
- О чем грустишь, чадо?
- Да вот, - забормотал обиженный Вася, несколько удивленный собственному доверию к незнакомцу, - дочку крестить задумали, а батюшка столько денег заломил - хоть самому на паперть становись.
- Ну это ничего, - молвил человек, - я и бесплатно все сделаю. Пошли к тебе. Только обещай, что на того священника зла иметь не будешь.
- Да ну его, - начал было Вася, но встретившись взглядом с глазами незнакомца, сразу почувствовал неуместность окончания любимого предложения и ответил: "Обещаю".
Вот пришли они к Васе домой - жена засуетилась, занервничала:
как, да что, да почему? Но незнакомец ее остановил:
- Вы, - говорит, - ни о чем не беспокойтесь, тазик только с теплой водой приготовьте и полотенце помягче, а больше ничего и не надо.
Раздели ребенка, взял его человек на руки и спрашивает:
- Как назвали девочку?
- Да Варькой, - ответили родители, и почему-то смутились.
- Ну что ж, Варвара - имя хорошее. Я сейчас службу начну, а вы не удивляйтесь, что язык непонятный - на этом языке меня когда-то крестили. - И незнакомец на миг замолчал, как-то грустно глядя на притихшую девочку. Потом он заговорил, чудно как-то - вроде не по-английски, но было в его голосе что-то, заставляющее и слушать и как бы спать одновременно, а во сне этом необыкновенном бежать по утреннему полю и смеяться, глядя на солнце.
Потом он бережно окунул девочку в таз и положил новообращенную на полотенце, краем которого быстро накрыл ребеночка до подбородка. Затем, взявши дешевенький серебряный крестик, осторожно надел его на детскую шейку. Родители ахнули - крестик стал явно золотым. Но как?
А человек уже поворачивался к выходу.
- Постойте, - закричал Вася. - Может, хоть выпьете на дорожку, - и побежал на кухню. Вернулся он изрядно расстроенным, с полбутылкой дрянного портвейна и куском белого хлеба. - Вот, больше ничего нет, извините...
- Спасибо, - просто ответил человек в длинных одеждах, капнул из бутылки немного на хлеб, разломил кусок на четыре части, одну положил перед младенцем, одну съел сам и тихо вышел.
- Не может быть, - минуту спустя сказал Вася.
А жена, качая дочурку, ничего не сказала. Она понимала, что девочка ничего не вспомнит, а Васе - ну кто поверит?

(с) 2000, Культурно-просветительский центр "Вера и мысль"